И все-таки на рассвете я ухитрился не заснуть, а проснуться. Как отрубился, сам не помню, может быть, подействовал этот храп с той стороны костра, там эта туша аж содрогается, выпуская из себя то мощный рев взлетающего истребителя, то мокрое бульканье «Титаника», уходящего вглубь.
— Нет-нет, — поспешно заверил я. — Это связано с некоторыми толкованиями современной религии… Самых последних течений.
— То аскеты не моются, — возразил я. — Да некоторые из монахов, давшие такой обет. Ладно, дело не в этом. Чем я обязан вниманию человека, который вхож в покои… даже не решаюсь назвать имя Верховного Сюзерена?
Решетка заскрипела, поднялась, мы выехали из тени на ярко освещенное пространство. Во дворе за наше отсутствие словно бы прибавилось людей, но чувствуется и железная рука Беольдра: телеги вдоль стен, праздношатающихся загрузили работой, рядом с булочной спешно построили еще одну, беженцы не выстраиваются в длинную очередь.
Она машинально взяла, коричневые глаза взглянули мне в лицо с каким-то испугом. Теперь наконец-то изволила заметить меня, здоровенного простолюдина. Тонкие брови взлетели, а хорошенький ротик приоткрылся в виде буквы «о».
Он выпрямился и смотрел с подобающим достоинством человека, выполняющего такую высокую и важную миссию. Священник кивнул, взгляд его старческих светлых глаз обратился ко мне. Особенно внимательно, как мне показалось, он рассматривал мешок за моей спиной. Мне даже почудилось, что он видит его содержимое. Я тоже поклонился, развел руками. Почему-то объяснять про Зорр и Кернель показалось неуместным в таком месте, где пахнет вечностью.