— Все, Гендельсон, она ушла!.. Лежи, не открывай глаза, приходи в себя. Пощупай горло, ничего ли не сломал…
— Нет, — сказал он. — Дорогой герцог, вы не понимаете… Даже я не понимаю, многое не понимаю!.. Но я не хочу об этом говорить и даже думать, дабы не впасть в грех ереси. У меня…
Страшно двигаться через туман, но такие гигантские деревья не могут стоять тесно, мы все же продирались через паутину веток и длинных нитей мха, обычного сухого и ломкого, но сейчас в тумане заметно отсыревшего. Мне казалось, что едем через болото, а по лицу то и дело шлепают болотные растения.
— И твой молот, — сказал он бесстрастно, — послужил орудием божьего гнева, что сокрушил идола… Мы давно негодовали на ту мерзость, но у нас нет власти в чужих странах. Как, впрочем, нет и здесь. Это хорошо, Дик, что ты сделал это не из озорства, не из дьявольской гордыни, не для того, чтобы побахвалиться перед чужим королем своей мощью, а лишь смиренно преисполнившись Духом божьим. Что я могу тебе сказать, Дик? Только что в тиши закончилось тайное заседание святейшей инквизиции…
— Зарги!.. Зарги идут на приступ!.. С Юга — драконы!
— Она никогда прежде… никогда еще так!.. Скажите ей что-нибудь…