— Ага, — сказал я, — ну ладно… Уцелел, железяка.
— Не надо объяснять, я все заметил. У вас она как раз урезана.
— Да садитесь же… Сами знаете, что приглашу.
Она сделал шаг от окна в мою сторону, шаг доверия, ибо я нависал над нею почти на голову. Меня раскачивало, я пьяными глазами косился на ее высокую грудь, единственная на всем теле она была покрыта тонкими шелковыми волосами. Тоже синими. Вся кожа везде, где открыто взору, гладкая, как синий алебастр, но грудь — исключение, которое я не знал, как истолковать. Странно, чувствовал быстро нарастающее возбуждение. Все эти голые сиськи, крупные и горячие, мягкие и тугие — не то чтобы осточертели, но как-то приелись, что ли, стали привычными, а вот эти… да еще наверняка такие холодненькие…
Вообще она вся выглядела ожившей статуей из золота, на которую падает такой же золотой свет от костра. Я наконец сообразил, что подсматриваю, а это гнусненько, сколько бы нас ни приучали, что хоть подсматривать в замочную скважину неприлично, зато интересно, а значит — можно.
— Ты христианин? — спросил Гендельсон требовательно. — Если нет, то еще не поздно принять веру Христа, покаяться в грехах…