Я, не слушая, устремил взгляд на Дитриха.
Она покачала головой, ее глаза все еще не отрывались от моего лица.
Городские ворота, измочаленные ударами тарана, исклеванные стрелами и изрубленные топорами, раздвинулись с жутким, хватающим за душу поросячьим визгом. Пара измученных коней с усилием тащила крытую повозку. Возница то ли держал вожжи, то ли сам хватался за них, чтобы не свалиться. Его раскачивало, лицо землистое, бледное, глаза смотрели в пустоту. Мне показалось, что он заснул, едва миновали ворота.
Левой рукой всадник держал повод, правой — рывком сбросил с головы капюшон. Седые кудри лежат на плечах, всадник повелительным жестом вскинул руку ладонью вперед. Черный остановил коня. Некоторое время они смотрели друг на друга.
— На меня не действует магия, — обронил я скромно. — Это о чем-то говорит?
Я бросил ему поводья жестом русского барина, спрыгнул и, пригибаясь за кустами, побежал вперед. Рев и рычание слышались все громче. Наконец деревья раздвинулись, на широкой поляне, уже утоптанной до блеска, дрались огромный лев, ну просто пещерный, и горилла. Горилла, правда, поменьше Кинг-Конга, но чудовищно толстая, прямо второй Гендельсон. Она старалась лупить льва длинными толстыми лапами, а лев отпрыгивал, выбирал позицию, заходил то справа, то слева.