— Не одни мы деремся. Хоть еще кто-то, кроме нас.
— В смысле, — сказал я, — убыстренным заживлением?
— Простите, — пробормотал я, — простите… мне показалось… гм…
— Похоже, что… — ответил я, — да он… подыхает!
Ее глаза погасли. Плечи опустились, она оглянулась на Гендельсона. Без доспехов он стал жалок, живот свисает через пояс, но, когда с него сняли рубашку, я ощутил нечто вроде жалости. Его нежное бабье тело, белое, как у пещерного тритона, покрыто широкими разводами кровоподтеков, кровь запеклась на плече, на груди, а пояс стал коричневым от засохшей крови.
— К обеду будет там, — заверил он. — Спасибо, ваша милость! Честно говоря, мы бы и так отвезли, она… хорошая госпожа, добрая, но с вашей щедрости на руках отнесем!