— Может быть, — сказал я, — какое-нибудь прежнее название?
— Я не поняла ни единого слова, — прошептала она жарко, — но я чувствую, что ты можешь меня спасти…
Холмы громоздились один на другой и постепенно переходили в возвышенность. Удивительная насыпь, стремительно приближаясь, быстро сокращалась в размерах, затем словно бы исчезла… но нет, теперь уже не насыпь, а прорезанная среди холмов ложбина, удивительно ровная, будто просекли лазерным лучом.
— Сочувствую… Но все, что могу предложить, — это сочувствие. Мы очень спешим.
— Чистят, моют, скребут, — ответил я лаконично. Вино оказалось легкое, с приятным вкусом. Я осушил одну чашу, Гендельсон икнул, вытер рот рукавом, рыло благородное, осталось только пятак отрастить побольше…
— Как сказать… Или как посмотреть. Если смотреть строго, то в нечисть придется записать очень многих. В том числе и нас… или вы считаете себя абсолютно чистым? Тогда это гордыня, первый смертный грех… или не первый, но все равно смертный, верно? С другой стороны, если быть чересчур снисходительным, то и самого дьявола можно оправдать… верно? Словом, я стараюсь держаться где-то посредине. Пусть не очень золотой, но все же, все же… Что-то ни рыба ни мясо. И вот с этой середины, эти… встреченные не были нечистью…