– Здорово я вас обманул. Три года все думали: «Вон илбэч идет», – а я – Чвака-кака.
Впустую растратив гнев, Шооран вернулся назад, забрал Ай и как можно быстрее покинул бесконечно длинный и бессмысленный полуостров.
– Пойдешь туда? – спросил сушильщик, указывая пальцем.
Шооран во все глаза следил за воином. Он не понимал, откуда у мамы харвах. На всем оройхоне один Хулгал осмеливался сушить это зелье, да и то лишь потому, что был калекой и не мог иначе прокормить себя. «Недолгий, как жизнь сушильщика», – говорила поговорка. Хулгал уже лишился глаза и двух пальцев на левой руке. Сушить харвах – все равно, что дразнить Многорукого, так неужели Хулгал запросто подарил маме столько зелья? Такого не может быть.
Двери распахнулись, в зал ввалился огромного роста мужчина. В руке он сжимал обоюдоострый тесак – знак власти одонта. Безумный взгляд упрятанных под бровями глаз ожег вана.
– Все сходится, – прошептал стоящий рядом с Шоораном цэрэг.