А Нарцисс между тем отплакался, снял перстень и отдал мне.
Смотреть я на нее не мог (надо же на святого отца!), но рука у нее, помню, холодная была и влажная. И дрожала. И я думал, что она озябла и боится. Я бы ее Даром прикрыл крепче крепостной стены от любого несчастья, от всего мира…
Похороны утомили меня до полусмерти, все силы вытянули.
— Понятно, — говорю. — Благодарю вас, Бернард.
Я упустил из виду, что Та Самая Сторона не позволит мне надолго задерживать уплату недоимок.
Двор считал его изощренным развратником… Господи, прости! Какой там разврат! Особенно после Беатрисы. Да он до глубины души не признавал ничего неприличного! Тискал я его — да, но этим наш утонченный разврат и ограничивался. Да его все бы тискали, а в замке Марка так и было, не сомневаюсь.