Сбоку царапина подсохла. Видать, рука дрогнула, когда скоблил.
И все-таки казалось: эти пальцы сейчас должны дрожать. Не дрожат? — тем хуже для них. Ты не знала, почему хуже, ты ничегошеньки не знала, отдаваясь колесному перестуку, словно нелюбимому, но надежному мужчине; а еще на память приходил "Пятый Вавилон" и бешеная пляска ротмистра-убийцы на пороге безумия.
Ты знал. Давным-давно, спутав явь и срамные видения, какие начинаются у всякого крестника в свой срок, ты полез с ножом на Ефрема Жемчужного: резать учителю жилы. За похабщину; за клинья подбитые, грязные. Хорошо еще, что резать ты тогда не шибко умел — набил тебе старый Ефрем ряшку, и ничего объяснять не стал.
Стала муха пауком, пауком, стучит муха кулаком, кулаком: нынче всяку красоту в тесны сети заплету!..
Демид Фомич согласно кивнул, не до конца понимая, куда клонит ушлый кум.
— Нет… — щеки мои краснеют. — Его никто не читает! Его вообще нельзя прочесть! Все и так знают, о чем этот Договор. А вы его нарушили!