Не кивнул, нет! Он рукой и волосами чуть асфальт не задел. А потом поднял голову, посмотрел — а глаза у него были темно-красные… нет, не так. Глубокие, светящиеся и красные. Скажешь, линзы? Видел я линзы.
Как-то я ухватился за эту мысль. Мне показалось интересно узнать, отчего это у осужденного вид был такой идиотский. И вечером я съездил в местную тюрьму — обшарпанное, нецензурно грязное здание, огражденное довольно условной стеной.
Первое ощущение, которое я осознал, — холод. Ужасный холод. Холоднее всего боку под панцирем — в нем будто кусок острого льда застрял. И голове холодно. И мутит.
Я сконцентрировал Дар на Тех Самых. А Питер… учуял… предвидел… подставился…
Мы пришли в спальню. Поганое брачное гнездышко, как в самых гнусных романчиках: розовенькие кисейки, золотые бордюрчики, хмель везде…
Бернард явился, когда я сидел в библиотеке — искал способы мысленных приказов мертвым. Я удивился (он обычно мне не мешал), но выслушал. Повезло мне.