Она смущалась, натягивала на грудь край одеяла. Плечи ее, округлые и нежные, как у чеховской душечки, полны чистоты и невинности. Кожа кажется такой тонкой, что если проглотит маслину, я увижу как двигается по горлу темный комок.
– Дурень, от собак – собаки, от кошек – кошки, от коней – кони! Если бы от крыланов крыланы всегда – тогда народ, а если иногда, то уроды!
В замке, видя, что мы не двигаемся, выслали двух конных, я сообщил, что изволю, и минут через десять за ворота выметнулся на легком коне всадник в сверкающих доспехах Одноглазого.
Слова прозвучали многозначительно, и хотя угрозы не уловил, но пахнуло неприятностями. Сейчас я предпочел бы, чтобы обо мне никто не знал. Пока не разберусь с тем, что свалилось на мою голову.
Уже на телеге привезли в замок. Голова заняла всю подводу, кони чуяли кровь страшного зверя, храпели и пытались понести, возчики едва удерживали их туго натянутыми вожжами. Тудор разрывался между страстным желанием собственноручно разделать чудовище полностью: порыться в его теплых внутренностях, подержать в жадных ладонях еще живое вздрагивающее сердце, вытащить печень и вцепиться в нее зубами, чтобы мощь убитого хищника перешла в его жилы, но и жаждал поскорее похвастаться великолепнейшим трофеем перед отцом, гостями и соседями.
– Четыре дня до рыцарского суда… семнадцать до турнира…