Он сплюнул еще дальше, стараясь попасть мне на сапоги.
По ту сторону еще трое с луками, остальные с топорами, мечами, луками и арбалетами наблюдают за нами из-за полениц с дровами, заборов, сараев. Еще в нашу сторону с нехорошим интересом посматривают три огромные лохматые собаки. Там у себя я больше привык к гладкошерстным, но в этих условиях, понятно, эти кудлатые куда практичнее: и на снегу могут спать, и пока через такую густую поросль доберешься до плоти, рот забьешь шерстью, а там и сам жизнь потеряешь, зубы у псов вон какие…
Гунтер, Зигфрид и остальные слушали с недоумением и священным ужасом, никто не осмеливался разговаривать с монахами Ксенобратства таким тоном. Я чувствовал злость, даже закипающий гнев, что может перейти в ярость. Что-то слишком быстро я распустился, обнаглел, никто мне не собьет рога, скоро уже возжелаю право первой брачной ночи, забыл, что все люди – люди и у каждого прав не меньше, чем у меня…
Священник ликующе вскрикнул и воздел крест обеими руками над головой.
Гунтер смерил испытующим взглядом Харальда.
Голоса и ржание слышны снизу, я вскочил и, на ходу протирая глаза, добрался до окна. Камень под моим животом теплый и надежный, как кора гигантского дерева, внизу во дворе после короткого ночного дождика унесло грязь с вымощенного булыжником пространства, камни блестят, как панцири черепах, а вода бежит в канавке под стеной, иногда выплескиваясь в неглубокие лужи. Дети пускают щепочки, над влажной землей под жаркими лучами дрожит воздух, утреннее солнце пронизывает чуть ли не насквозь.