За весь день колокольчик ни разу не звякнул. Домашние и не заметили, что такое у Омельки за пазухой.
И – поехало! Они мне про Калинина и балерину, я – про Енукидзе и секретаршу. Они про Ворошилова, я про Тухачевского, они про Молотова, я про Бухарина. Не умолкаем, крутим рулетку дальше. Но – не смеемся, хоть и смешные анекдоты попадаются. Измаялись, повторяться стали, однако не сдаемся, потому как они, бесы поганые, в самый кураж вошли, мне же сдаваться – и вовсе не с руки. И замысел у нас, видать, одинаков – самое смешное под конец припасаем. Сначала три старых анекдота, чтобы враг бдительность потерял, а следом – новенький самый. И точно, чуть не дрогнул я, чуть не рассмеялся, когда услышал, как товарищ Сталин всем спокойной ночи желает. Скрипнул зубами. Ладно!
Догорал пасхальный вечер, уходил прочь со старого погоста. Пусто стало, разбрелся народ мертвый под свои кресты да звезды. Постояли красный боец и белый офицер над опустевшим вечным домом Сергея Ксенофонтовича, бывшего народного учителя…
Слушал я его и закипал понемногу. Не хуже чайника на примусе.
Зашумели мы, негромко, правда, вполголоса. Кто-то перекрестился даже.
А тут еще со здоровьем начались проблемы. Клавдия смолоду была крепкой и даже карточки в поликлинике не держала – а теперь узнала в одночасье, где у нее сердце, и что такое давление, и как ноет спина, и как набухают вены… Даже золотая коронка во рту, кажется, потускнела. Мать качала головой: сглазили тебя. Точно, сглазили. Поехать бы к бабке, снять порчу, а то ведь все хуже и хуже…