Капитаны «Садко» и «Колокольного звона» — Валентин Раскатов и Станислав Юхтин отделились от толпы, которая повалила к воротам церкви, и поднялись по широким ступеням к Зазнобину.
— Узнаю морскую пехоту. Как же без апломба! Вот что, господа, — он поморщился, — ремонт мы, конечно, оплатим, но на Сан-Анджело могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.
— А ты не врешь? Ну-ка, в глаза смотреть! Почему в русском скафандре? Почему в русском модуле? Ну!
Да, это задача из первоочередных, только что мы сможем предложить Фионимару? Поделиться выводами и сказать, что человечество в опасности, что вам в случае конфликта тоже не удастся отсидеться в стороне, воззвать, наконец, к совести — люди вы или нет? Неужели не дорога вам цивилизация, вскормившая вас, выведшая к звездам? А они скажут: плевать нам на цивилизацию. Будет ли война с пришельцами, еще на воде вилами писано, а Зоврос — вот он. Зубы точит, агрессию готовит. Помогать оружием, ссужать деньги или, может, послать ограниченный контингент? Никто на это не пойдет…
Старгородский захлопнул рот, офицеры замолчали. Бергер поднялся навстречу адмиралу.
Полубой провел на плато три дня, дожидаясь, когда к зверькам выйдет мать, но так никого и не увидел. Он пытался кормить дикуш консервами, сушил подмокшее одеяло, подкладывая под дикуш на это время свою куртку. Утром третьего дня Полубой в последний раз оглядел заснеженное плато. Консервы кончились еще вчера, мороз с каждым днем усиливался, и одеяло уже не согревало зверьков — они скулили все жалобнее и даже пытались ковылять за Касьяном на слабых лапах, когда он возвращался к костру.