Бабки покосились на него со всем доверием, как на своего: за те шесть лет, что он тут прожил, у дворовых обитательниц на его счет сложилось самое благоприятное мнение: солидный мужчина, то ли научный работник, то ли какой бизнесмен, пьяным не замечен, всегда вежлив…
— Печально, — сказал Смолин без малейшего сочувствия. — Куда печальнее…
— Понятненько. А раз приютили, значит, и тогда еще были в хороших отношениях?
— Да нет, — сказал Смолин. — Выгоднее взять будущей необременительной услугой в столице…
— Я такой, что меня нельзя маме показывать?
Лет на восемь моложе Смолина. Служил десантником в Афгане, откуда вернулся с парой медалей, парой контузий и определенно съехавшей крышей. В перестройку прибился к рэкетирам, но уже через пару лет с этим занятием завязал — по той простой причине, что оказался чересчур отмороженным и непредсказуемым даже для тогдашних шантарских братков, в массе своей ребятишек простых и незатейливых. По достоверным отзывам, к Зондеру порой боялись спиной поворачиваться — вовсе не потому, что он что-то такое говорил или делал, просто, как признавался гораздо позже Смолину один из этих парней, благополучно выбившихся в респектабельные, «смотришь на него и видишь, что извилины прочно перемкнуло». Что ж, люди такие вещи чуют нутром, нюхом, инстинктом, Смолин касаемо Зондера по себе знал.