Волкодав и Волк не смотрели один на другого. Тот, кто проследил бы за ними в эти мгновения, наверное, поразился бы их лицам. Оба казались не просто спокойными, но даже умиротворёнными. Ни страсти, ни ярости, способной возмутить спокойствие духа. Рассредоточенные взгляды, обращённые словно бы за пределы этого мира. Глаза обоим можно было бы завязать. Ничего бы не изменилось.
– В Тин-Вилене, – начал он, – я жил в крепости у жрецов и прочитал немало книг… Поначалу я выискивал путевые записи землепроходцев и учёных знатоков мироустройства, но потом мне стали попадаться книги, сочинённые о том, чего на самом деле никогда и нигде не было. Я для себя назвал их баснословными…
Кое-кому теперь, задним числом, уже думалось, что на самом деле обыкновенным Волк не был никогда, что с самого начала сквозило в нём нечто «этакое», и, если порыться в памяти хорошенько, тому непременно отыщутся свидетельства; вот только ума не хватило сразу их распознать и смекнуть, с каким избранником Богини Кан выпало делить хлеб и спальный чертог.
– Дяденька Лось… – подступила она к мастеру. – Люди говорят, ты мудр и худого не присоветуешь…
И вот теперь этот любимец двух маленьких девочек должен был возглавить ловчую стаю, снаряжённую по Шамарганову душу рассерженными и хмельными людьми. Которые, поймав, в самом деле нимало не задумаются впихнуть лицедея вместе с его арфой в мешок да отправить в болото. Либо вовсе собаками затравить. К утру, когда глянет с небес справедливое Око Богов, опамятуются, а толку?..
В нескольких поприщах от стен Тин-Вилены, там, откуда нельзя уже было видеть окутанный ночной сенью город, только огни четырёх маяков, да и те казались крупными звёздами, низко повисшими над горизонтом, – посреди ровной степи стояли двое.