Все Зайчихи были от Богов благословлены многочадием, и потому селение Зайцев, раскинувшееся между обширными березняками и мелководной, но трудно застывавшей в морозы речкой по имени Крупец, было большим и богатым. Двое сирот, брат и сестра, вышли к нему как раз в середине ночи: кузнец Шаршава – и Оленюшка, которую он продолжал называть этим именем, хотя она больше вроде бы не имела на него права. «А что?! – убеждал Шаршава её и себя. – Меня ж вот щеглы не покинули, хотя я теперь как бы и не Щегол. И тебя ни один олень не отринет… что бы твоя матушка ни наговорила…»
Нынче у Волкодава, против всякого обыкновения, был при себе полный кошелёк денег, однако за просто так он их кому попало раздавать вовсе не собирался. Он вообще особым милосердием не отличался и, в частности, полагал, что этот нищий вполне мог бы если не тянуть с рыбаками сети, то чинить их, сидя на берегу, – уж точно. Не хочешь? Предпочитаешь клянчить на пропитание, сидя в пыли и обрядившись в рогожу, чего ни один человек, сохранивший к себе мало-мальское уважение, не сотворит?.. Ну и моё-то какое дело, добудешь ты себе пожрать или нет?..
Мыш слетел с ветки и сел на камень рядом с головой пса. Тот покосился на него и вновь стал смотреть.
– Одна книга о неведомом мире и чужих Богах крепко зацепила меня, – продолжал Волкодав. – Я долго не мог отделаться от мыслей о ней. Я и теперь полагаю, что написавший её был далеко не во всём прав…
Точно так, как теперь, он опустил глаза, мучительно заслезившиеся от нестерпимого закатного света, когда, пропутешествовав по Беловодью, взошёл на знакомые-незнакомые холмы над Светынью – и на тропе встретил женщину в веннской понёве, нёсшую ужин кузнецу.