Грушенька стояла среди комнаты, говорила с жаром, и в голосе ее послышались истерические нотки.
– Божия, батюшка, Божия, Алексея человека Божия!
– Только он просил меня брату Дмитрию не сказывать о том, что он о нем говорил, – прибавил Алеша.
– Ей-богу, скажу кому-нибудь, – глядел на него Петр Ильич, – чтобы вас не пустить туда. Зачем вам теперь в Мокрое?
С Катериной Ивановной сделался припадок. Она рыдала, спазмы душили ее. Все около нее суетились.
– А Катерина Ивановна! – печально воскликнул Алеша.