Проговорил он это решительно с какой-то злобой, видимо нарочно, и даже, может быть, не желая скрыть своего намерения, то есть что говорит нарочно и в насмешку.
– А можно мне в окно поглядеть? – спросил он вдруг Николая Парфеновича.
– Слышал я, что едет, да разве уж так близко?
– Понимаю, понимаю, c’est noble, c’est charmant, ты идешь защищать завтра брата и приносишь себя в жертву… c’est chevaleresque.
– Да за что? Вы, верно, сами его дразните?
– Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? – Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно, того быть не могло.