– Ах Господи, он убить кого хочет! – всплеснула руками Феня.
– Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек, хотя вы того и не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен для меня такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление отца, если б я его убил и ограбил. Вот почему не могу говорить. От позора не могу. Что вы это, господа, записывать хотите?
– Была, батюшка, приходила, посидела время и ушла.
– Пан польской пани не видзел и муви, что быть не могло, – заметил пан с трубкой Максимову.
– Да, конечно, если ты только и теперь не шутишь.
Иван Федорович прошел в угол, взял полотенце, исполнил, как сказал, и с мокрым полотенцем на голове стал ходить взад и вперед по комнате.