— Нет, это не то слово, которое я хочу сказать, — ответил новообращенный. По сильному акценту и тому, как он подбирал слова, можно было понять, что русский язык для него не родной. Собственно, и весь вид его смуглого, с вывернутыми губами лица говорил о полинезийской крови предков, — радость, счастье и… я не могу сказать — нет таких слов.
Речь, однако, пошла совсем о другом. Вернее, о чем речь, Иван Зазнобин понял только к концу беседы. До того как перейти к главному вопросу, О’Киф живо интересовался настроением экипажей, состоянием кораблей, заботливо выспрашивал, не нужно ли чего людям Зазнобина и самому «уважаемому Ивану Савельевичу» лично, и угощал его кофе, коньком, предлагая и водку и виски, однако Иван, насторожившись при таком непривычном внимании, ограничился рюмкой коньяку.
— Неарх, Клит, Лисимах, Птолемей, Кассандр, — стал вспоминать О’Доннел, — а я должен кого-то был видеть раньше?
Кэптен Мэтью Рендал, коренастый, плотный, с массивной челюстью, выдающей упрямый нрав своего обладателя, проводил взглядом долговязую фигуру контр-адмирала, дождался, пока створки лифта сомкнутся за ним, и перевел дух. Присутствие начальства на вверенном ему корабле всегда раздражало Рендала, но только в дурном сне могло присниться, что командовать операцией назначат Стивена Хаксли и что он пожелает поднять флаг на «Тихуане». Второй помощник, Анхель Субисаретта, чья вахта подходила к концу, с пониманием взглянул на кэптена.
Они вышли на улицу, провожаемые сонным взглядом бармена. Голографическое солнце уже спряталось за крыши домов, наступал теплый вечер.
Полубой усмехнулся, заметив, как насторожились операторы дежурной смены, боясь пропустить хоть слово командира. Скоро «матросское радио» разнесет все, услышанное в рубке, по всему кораблю. Но таиться все равно не было смысла. Матросы — народ толковый, все поймут, прикинут, сделают свои выводы и оценки, лучше уж пусть просто знают…