— Фарр-ла-Кабир, — чуть слышно прошептал Гургин.
И недожеванный кусок встал поэту поперек горла.
Удивительным было иное: нянька ругала детей на чистом арабском, с легким налетом йемамского акцента.
Наконец старец угомонился и прекратил всхлипывать.
А значит, по праву может без зазрения совести присваивать и отбирать!.. где ж это видано: совесть у шахов?
В глазах мало-помалу темнело, и Абу-т-Тайиб не осознавал, что виной тому — не зубчатый горизонт, чье чрево поглощало солнечный диск. Просто веки поэта, отяжелев от грез, налипших на ресницы, смыкались тюремными дверями, смыкались, смыкались… пока самовольно не скрыли от господина и раба своего угасающий день.