— Дорогу! — зло ощерился поэт. — Дорогу их шахскому величию!
Абу-т-Тайиб вдруг резко умолк, костяшки сжатого кулака побелели — и внутри, в темнице каменной хватки, треснули орехи. Пальцы разжались, терпкий аромат ударил в ноздри; по лицу Абу-т-Тайиба струился пот, будто каждая пора обернулась кувшином святого Хызра, источая влагу. В последнее время он все чаще и чаще искал убежища в звуках и ритмах, вывязывая из слов подобие временного ослепления — но возвращаться обратно тоже становилось все труднее и труднее.
— От чего умер судья? — глупо спросил Абу-т-Тайиб, и едва не покраснел.
У «детей Сасана» на такое не ловились даже сопливые плутишки.
Это было по-своему даже красиво, но красиво не по-человечески!
— Это хорошо, что недолго… А через какие ворота мой отец вступил в мечеть?