Абу-т-Тайиб подступил вплотную к рогачу и недвусмысленно положил ладонь на рукоять ятагана.
— Слухами пользуются лже-мудрецы, позор исторической науки, которую я в данный момент представляю! — гордыней бен-Шамаль вполне мог поспорить с самим Иблисом. — Я же привык отвечать за свои слова! Иначе разве сам великий Кей-Кавун доверил бы мне писать летопись Ории, моей родины? Разве взялся бы я за «Око Сциллы», жизнеописание славного народа дхаров, если бы не провел меж ними большую часть жизни? А на мой трактат относительно Ахиявы, которую пустозвоны именуют Элладой, ссылается лично Гермес Трис… Трис… Трисмегист, вот! Хотя…
О, Аллах! Вразуми и наставь на путь истинный непутевого раба твоего!
— Вышел бы из меня достойный правитель или не вышел — одному Аллаху ведомо; но не здесь, и не ТАК. Мы чужие друг другу: я и мой фарр. Значит, рано или поздно, нам придется встать лицом к лицу… вернее, лицом к бараньей морде.
— Он слегка отдает в голубизну, — человек с нимбом не без интереса наблюдал за братом своего отца. — А внизу похож на кольчужный назатыльник. Только длиннее.
Серебряная рыбка ножа плеснула хвостом, вздрагивая от зябкой сырости; и ухмылка опять встопорщила усы сержанта.