Диск полной луны рывком взметнулся над вздыбленными волосами, над зарождающейся лысиной, вспыхнув нимбом, священным фарром шахиншахов, святых и юродивых девона.
Это было удивительно, но Карен не испытывал ничего, вернее, почти ничего, кроме образовавшейся внутри пустоты. Сосало под ложечкой, слабо кружилась голова. «Мы никогда не выберемся отсюда», — мысль родилась сразу, прочно обосновавшись в сознании, по-хозяйски усевшись на краешке бездны и болтая тощими ножками в воздухе. Прыгаем, егерь? Взявшись за руки, а? Где мы? Что мы? Что с нами? — Какая разница?! Можно разбиться в лепешку, отгрызая себе лапу за лапой, подобно схваченному капканом волку, можно искать виноватых и отгрызать лапы им, упиваясь сладкой слюной и кровью справедливого возмездия… но заставить себя делать это искренне и самозабвенно, как сумасшедший надим или телохранитель бородача?
Или чудом успел наклюкаться в состоянии обморока.
А рубиться экспонатом все равно никто не собирался.
Наконец из окутывавших ворота (как, впрочем, и весь периметр парка) сумерек возникли два силуэта, сделали еще несколько шагов и остановились.
— Еще! О-о-о! Еще! Кто ты, дева, на женщин вовсе не похожая, сквернее и отвратительней не видел я никого на свете. Кто ты, чудовище?!