Ну да, разумеется. Все легли так поздно, что, судя по всему, никто ещё не вставал.
Мадемуазель вернулась без шести минут восемь. Как только Карнович, дожидавшийся вместе со мной у подъезда, увидел в конце аллеи долгожданный экипаж, он немедленно велел идти за Фандориным, так что я едва успел разглядеть за широкой фигурой кучера знакомую белую шляпку.
Я заметил, что несмотря на траур, на груди у царицы лучезарными капельками переливается малый бриллиантовый букет.
– Но ведь это очень опасно. – И, отведя глаза, прибавила. – Я знаю, вы смелый… Но не будьте слишком смелый, хохошо?
– Извините, Афанасий Степанович, что я говорю это, – с всегдашней своей учтивостью продолжил Фома Аникеевич, – однако речь идёт не только о жизни Михаила Георгиевича, но и о материях ещё более значительных – судьбе монархии и самое российской государственности. При всех наших внутренних потрясениях, разбродах и шатаниях, при явной слабости и неопытности государя – ещё и такой удар, да на глазах у общества и всего мира. Здесь можно ожидать каких угодно последствий. Мы, слуги дома Романовых, не должны этого допустить.