Павел Георгиевич говорил весёлым голосом, раздвигая губы в улыбке, но глаза у него были злые-презлые. Отец взирал на него с полнейшим благодушием, но я заметил, как у его высочества багровеет затылок, а это ничего хорошего не сулило.
– Grace a Dieu – сказала мадемуазель. – Il a retrouve sa conscience. Vous aviez raison.
– Да, очень хочу. У вас есть какие-нибудь припасы? – с надеждой спросил я, потому что, признаться, в животе давно уже подсасывало от голода.
Миновали речку или канал, потом реку пошире, цепочка из филёров давно закончилась, а никто меня так и не окликнул. Я уж было совсем уверился, что Линд, приметив агентов, решил от встречи отказаться. На широком перекрёстке поток остановился – городовой в длинном дождевике, отчаянно свистя, дал дорогу проезжающим с поперечной улицы. Воспользовавшись заминкой, меж экипажей засновали мальчишки-газетчики, вопя: «Газета-копейка!» «Московские ведомости!» «Русское слово!»
Нож занёсся высоко, чуть не в самое небо, но так и не опустился. Волшебным образом запястье руки, что держала клинок, оказалось перехваченным пальцами в серой перчатке.
– А не ссучит нас твой большой человек? – с сомнением спросил все тот же скептик.