Мими села рядом, прислонила опущенную голову к его плечу.
В храме еще затемно отслужили утреню, и началось обстоятельное, чинное, с прицелом на семь седмиц говение. Церковный староста уже трижды прошелся средь говеющих, собирая подношения, и трижды унес в алтарь тяжелое от меди и серебра блюдо, когда пожаловал наиглавнейший из прихожан, сам его превосходительство Самсон Харитоныч Еропкин. Был он сегодня особенно благостен: большое, студенистое лицо чисто вымыто, жидкие волосы расчесаны на пробор, длинные бакенбарды смазаны маслом.
Анисий, доселе не избалованный вниманием прекрасного пола, совсем одеревенел – такой вокруг него собрался цветник. Барышни щебетали, без стеснения обсуждая детали его туалета, а одна, премиленькая грузинская княжна Софико Чхартишвили, даже назвала Тюльпанова «хорошеньким арапчиком». Еще очень часто звучало слово «бедняжечка», от которого Анисий густо краснел (слава Богу, под ореховой мазью было не видно).
Медленно, на негнущихся ногах подошел Анисий к зеркалу, ожидая увидеть нечто чудовищное – и был приятно поражен: из бронзовой рамы на него смотрел живописный мавр – ни тебе прыщей, ни оттопыренных ушей. Жаль, нельзя всегда таким по Москве ходить.
– А вот это ловко, – азартно прошептал сосед. – Ну-ка, что прокурор?
Посреди четырехугольного помещения стоял грубый досчатый стол. На нем по углам, чуть подрагивая пламенем, горели четыре свечи. А на стуле, склонившись над старинной книгой в толстом кожаном переплете («Travels Into Several Remote Nations Of The World In Four Parts By Lemuel Gulliver, First A Surgeon, And Then A Captain Of Several Ships», бристольское издание 1726 года – куплено на книжном развале за толщину и солидный вид) сидел старец в белой хламиде с длинной седой бородой и белыми, шелковистыми волосами, по лбу перехваченными вервием. Один глаз у отшельника был закрыт черной повязкой, левая рука на перевязи. Вошедшего старец будто и не заметил.