Фрегат прошел слева на всех парусах, за ним другой, следом почти столь же проворно шли транспорты, на палубах которых толпились бритые наголо, вооруженные до зубов морпехи совершенно неинтеллигентного вида – прошедший огни и воды тертый народ, в большинстве своем взятый с каторги, а то и прямо из-под виселицы, и отступать им сплошь и рядом не полагалось вообще, хотя бы рушилось небо и планета рассыпалась на куски. Штрафбаты из прошлого Сварога по сравнению с этими субъектами были белыми пушистенькими зайками…
Как гласит ронерская пословица, «Утро прекрасное – страхи прочь». Сварог лишний раз убедился, что народная мудрость, как ей испокон веков и положено, редко когда обманывает. Утро выдалось ясное, над острыми крышами свежезавоеванного города виднелась безукоризненная небесная лазурь умилительной чистоты. Судя по тому, что проснулся он в полном одиночестве, и не толпились вокруг встревоженные холуи вкупе с прихваченным в поход лейб-медиком, на сей раз обошлось без очередного трехдневного приступа непонятной каталепсии, в продолжение которого его мучили бы очередные головоломные и до ужаса реальные приключения в неведомых мирах. Как ни странно, он ощутил легкий укол разочарования: во-первых, если вдумчиво рассудить, вреда от этих снов не было ни малейшего, а во-вторых, любопытно чуточку – чем же закончатся дела с Каскадом и настоящим Визари?
Он долго смотрел вниз, прижав лицо к прозрачнейшему стеклу. Уже несколько раз слышал от свидетелей, а теперь впервые видел своими глазами – в точности так, как рассказывали моряки. Необозримые скопища дохлой рыбы, в том числе глубоководной, которую какие-то силы погнали наверх так властно, что это оказалось сильнее инстинкта самосохранения.
Сварог, не сбиваясь с шага, громко стукнул древком топора в мраморную плиту пола, и баран мгновенно исчез, словно повернули некий выключатель, а Сварог преспокойно пошел дальше, не отвлекаясь на привычные детали интерьера. Наступало примечательное времечко – последняя неделя месяца Фиона, полнолуние, то бишь полносемелие и все дворцовые призраки, как обычно в это время года, являлись наперебой. Все они были давно известны, иные не одну сотню лет, все наперечет, и, допускайся во дворец туристы, давным-давно эти наваждения были бы занесены в путеводители.
С одной стороны, конечно, воспоминания Барзака грешили свойственным многим мемуаристам недостатком – главным, первым, единственным и самым близким другом Асверуса он, как легко догадаться, провозглашал себя, а всех прочих честил интриганами, завистниками, шапочными знакомыми и паразитирующими на гении проходимцами. В его интерпретации, чуть ли не он самолично подсказал Асверусу написать «Лилию и льва», весь Арантальский цикл, «Поэму о море» и сборник лесных баллад. Именно ему якобы Асверус первому читал все новые стихи, отправляясь ради этого затемно через всю Латерану. И так далее…
– Я битую неделю копался в бумагах и пытался вспомнить, – сказал монах, взвешивая каждое слово. – Отбросил суеверные сказки, безусловно не имеющие под собой реальных оснований. Вроде широко распространенной среди воров побасенки о «крохотном народце». До сих пор кружит такое поверье: мол, нужно прийти в последний день определенного месяца на место, где был убит ростовщик, и непременно неженатый, и непременно вдовый, сжечь там шерсть с кошачьего хвоста, смешанную с волосом из хвоста пегой лошади без единого белого пятнышка и прочесть соответствующее заклинание. Если все сделано правильно, из-под земли тут же выскочат крохотные, с палец «воришки-крохотульки», которые на всю оставшуюся жизнь станут верными помощниками счастливца…