Пан Станислав то ли не понимал ни слова по-русски, то ли очень хорошо притворялся, что не понимает, — беспомощно крутил головой, напряженно хмурился, требовательно глядел на Льва, дескать, давай, переводи, — но безошибочно почувствовал, что я его жалею, смущенно заулыбался и принялся, жестикулируя, объяснять.
— Хороша международная мафия — спит и видит, как бы отнять у меня мою ветхую лионскую серинетту. А вот некоторые коллекционеры весьма в этом заинтересованы. Если бы я захотел превратить часть своего собрания в деньги, они были бы счастливы, а я — беспардонно богат. Но я, сам знаешь, не хочу. И некоторые потенциальные покупатели крайне недовольны такой моей позицией.
Хренассе некоторые развлекаются, озадаченно подумал я, захлопнув книгу. Надеюсь, это все-таки не пророчество насчет грядущего дня. Я бы, пожалуй, еще пожил какое-то время без ангелов и труб. Только-только снова во вкус входить начал.
— Так-то оно так. Но к Болеслеву, пожалуй, ходили бы. От таких полезных знакомств бедные художники обычно не в силах отказаться, а богатых художников у нас тут пока почти нет. Однако стоящих людей он особо и не зовет — так, изредка, разнообразия ради. Чтобы стать завсегдатаем его вечеринок, желательно быть безнадежной посредственностью. Или городским сумасшедшим, их пан Болеслев тоже коллекционирует. Я сам когда-то попал к нему в этом качестве.
С годами Карл, как и следовало ожидать, снова охладел к своему собранию; еще удивительно, что он столько лет продержался в состоянии азартной алчности. И тут услышал от кого-то из приятелей душещипательную историю — дескать, потомки изгнанных из Испании в конце пятнадцатого века евреев до сих пор хранят ключи от своих тамошних домов. Карла почему-то проняло. Какая стойкость, какой поразительный оптимизм, говорил он, пятьсот с лишним лет таскать за собой ключи от дома, из которого выгнали твою семью. И ведь ни тени надежды туда вернуться, а все равно.