— Мой гений в такие дебри не залетает, куда ему. Так что да, вполне себе документальная повесть. Надеюсь, все-таки не история болезни. Не хотелось бы вот так сразу ставить на себе крест.
Музыка, кто бы спорил, хороша, но я вовсе не был уверен, что еще когда-нибудь захочу услышать этот дуэт скрипки и барабана. Если запах гнилой воды ударит мне в нос наяву, красноватая тьма застелет глаза, дыхание остановится, куда я, скажите на милость, денусь? Эта реальность — тупик, живым отсюда не проснешься.
— Он-то, конечно, наслаждался. Но по-русски говорил только ради вашего удобства. Я имею в виду, он все это и по-чешски весьма охотно озвучивает. Все, конечно, терпят, куда им деваться? Больше всего на свете пан Болеслев любит создавать невыносимые ситуации и напряженную атмосферу. И, надо отдать ему должное, умеет. Как никто. В нем умер великий режиссер; призрак покойного по сей день гремит цепями, щелкает кнутом и не щадит никого.
Вот и сейчас я просто прибавил к куче хлама еще две сумки, извлеченные из багажника, даже проветривать помещение не стал — некогда, потом когда-нибудь, или никогда, поживем — увидим.
— Ты мне понравился, — объяснила она. — Не знаю почему. Понравился, и все. Я захотела тебе помочь. И только сейчас сообразила, что могла бы сделать это не сразу. А, например, через час. Чтобы ты еще посидел.
— И тебя вусмерть задразнили бы — не в школе, пожалуй, а уже в институте, требуя немедленно произнести «обличительную гневную речь».