— Не бывает. Не было до сих пор. Это мой козырь — и одновременно мое проклятие. Тут либо на трон, либо… либо вообще никак.
В лодке уже сидел еще один, плечистый, совершенно лысый. И рядом с ним, скорчившись и обхватив живот, — Варанов знакомый, молодой рыбак Гелька, в сезон обносивший купальни жареными улитками.
В межсезонье наверху нет ничего, кроме раскаленных камней. Все хоронится в щели — и звери, и птицы, и люди. А хитрые растения, ктотусы и шиполисты, сидят в узеньких щелочках, где не спрячется и капля воды. Голый берег; а стоит начаться сезону — выстреливают, как из арбалета, мясистые зеленые побеги, раскрываются, подобно зонтикам, обрастают листвой, колючками, бело-розовыми цветами, одевают берег тенью, и ни горни, ни поддонки не могут узнать свой Круглый Клык. Бабочки размером с добрую сковородку кружатся над соцветьями, над водой, над пестрыми купальнями. Купальни лепятся к скале и одна к другой, не оставляя свободного места: вниз, под пенную кромку прибоя, ведут деревянные ступени, мраморные ступени, веревочные ступеньки, глиняные лесенки; кое-где насыпают на глину мелкие камушки, или неострые ракушки, или песок.
И продолжал сидеть, не двигаясь и не разжимая губ.
— Вижу, что путник… У нас тут вообще-то не ходят. Неподходящее место для бродяг. Мерзнут в сугробах, жалко их… Заходи.
— Загадал? — напористо спросил его спутник.