Пещера то тянулась тоннелем, то раздавалась вширь, то раздваивалась, а то распускала в стороны десятки щупалец, узких, иногда непроходимых. Некоторые гроты были светлыми — туда пробивались сквозь воду солнечные лучи. Другие — полутемными, а в двух или трех царил такой мрак, что приходилось целиком полагаться на змейсих.
Здесь, на вершине башни, выл ветер, и потому приходилось кричать.
Свет в окнах погас. Варан перестал видеть собеседника.
— Думаешь, ты знаешь, как надо жить? Я тоже так думал. Но я тогда был щенком, а ты седой дед, постыдился бы.
— Там, где он ходит, не бывает поддонков и горни. Там земля простая и плоская, как стол… и нет моря.
Варан затряс головой. Навалилось безволие, захотелось сесть и обхватить голову руками; он повернул голову — и увидел, как сыновья хозяина одинаковым жестом подносят руки к лицу, потом старший брат, поборов себя, стряхивает с плеч невидимую тяжесть, а младший горбится, будто придавленный непосильной ношей. Старший шагнул к нему — преодолевая сопротивление густого вязкого воздуха, — и, несильно замахнувшись, дал подзатыльник. Младший брат качнулся вперед, вдохнул ветер широко открытым ртом, посмотрел на Варана, будто впервые его увидев… Потом заглянул ему за плечо…