– Конечно, Лавуазье, – ответил профессор, слегка покраснев от обращения «друг мой». – Однако должен вам заметить, что первым флогистоновую теорию подверг сомнению вовсе не Лавуазье, а Ломоносов.
Самсон встал, как после крепкого, здорового сна. Потянул затёкшие члены, подвигал раненой рукой. Она была в полном порядке, даже шрама на коже не осталось.
— Зачем я буду входить, если вы уже готовы? Едем.
На лице Яна Христофоровича читалось живейшее удовольствие, беседа его несомненно забавляла.
НА ЭТОТ РАЗ НУЖНО ВЫБРАТЬ ОДИН ПУЗЫРЕК НЕ ИЗ ЧЕТЫРЕХ, А ВСЕГО ЛИШЬ ИЗ ТРЕХ.
— Даже не знаю, какая из ваших физиономий противней. Неужели нет ничего посимпатичней?