– Что же ты хочешь этим сказать? – нахмурился Александр.
В воспоминании Таис пронеслись унылые, равнины с бесчисленными засоленными озерами, песчаными грядами, необъятными зарослями тростников – весь тот угрюмый барьер Дельты, который отделял Египет от сияющей синевы моря.
Гесиона, белее афинских стен, намотала вожжи на выступ арбилы, поддерживавший верхний дышловой стержень. Девушка почти не управляла конями, лишь удерживая их. Салмаах пятилась от колесницы, чувствуя кровь и смерть. Таис спрыгнула с кобылы, бросив поводья, и бегом догнала колесницу. Эгесихора лежала, опершись боком на арбилу, низко свесилась отягощенная косами безжизненная голова. Перешагнув через ноги спартанки, Таис обняла находившуюся в полузабытьи Гесиону, отняла вожжи и остановила тетриппу.
Таис причесала Эрис и надела ей великолепную золотую стефане. Вместо простых сандалий, хотя бы и с боевыми когтями, афинянка велела надеть нарядные, из посеребренной кожи, главный ремешок которых привязывался двумя бантами и серебряными пряжками к трем полоскам кожи, охватывающим пятку, и широкому браслету с колокольчиками на щиколотке. Эффект получился разительным. Художники стали хлопать себя по бедрам.
– Ты мне стоила дороже, – согласилась Таис, – но не суди по цене о качестве. Могут быть разные случаи, и если тебя купили дорого, то могут продать и подешевле…
– Ты, пожалуй, слишком умна для непосвященной, – с легкой насмешкой («Как Иштар», – подумала Таис) сказала жрица, – разумеется, истинный смысл не в этом. С веками слабеет порода людей, и страстное безумие Кибелы-Ашторет-Атаргатис уже не захватывает их, как в прежние времена. Кибеле угоден пламень чувственной ярости, так же как любовь – Афродите…