— Долгих лет тебе, барин Семен Прокофьевич.
— Там поросенок в загородке хрюкает, — усмехнулся Феофан. — Раз не взяли, значит, точно сарацины. Они свинины не едят, точно знаю.
Теперь, идя по дому и глядя по сторонам хозяйским взглядом, он начал понимать, что разгром стрельцы учинили-таки немалый: все сундуки разломаны, часть рухляди раскидано по полям, из шкафов заморских дверцы содраны, посуда растащена, почитай, вся. В хитром темно-красном французском бюро, для написания грамоты предназначенном, ящички все повыбиты, и следы кистеня остались. Его, зализовского кистеня.
— Моего участия в этом нет, Павел Тимофеевич, — с прежней твердостью ответил Волошин. — Нет на мне греха.
— Тогда почему на могиле чухонцев крест поставили, не побрезговали? — поинтересовался Василий. — Странные, Феня, у тебя сарацины получаются.
— Не было там никакого дыма, Никитушка, — отчаянно замотала она головой. — И никогда не бывало!