Третья банка вздулась основательно. Я тюкнул по ней топором. Раздался громкий хлопок. Проходившие мимо солдаты бросились врассыпную. Отвратительно пахнущее розовое мясо образовало купол гарантированного поражения радиусом около трех метров. Максимальный разлет ошметков оценили потом метров в десять. А в эпицентре взрыва стоял ваш покорный слуга — с топором в вытянутой руке.
Я взял у Косяка приемник и осторожно, стараясь не топать, залез на крышу кунга. "Кто там?" — глухо поинтересовался Афанасьев изнутри. "Дежурный по штабу. Веду наблюдение, вдруг генерал придет". Афанасьев хохотнул и не стал возражать. Я раскатал по крыше маскировочную сеть, сложенную в несколько слоев, и лег навзничь.
С тех пор в Бригаде Большой Мощности никто не говорил "я собираюсь нагло и цинично уснуть на боевом посту". Выражения "защемить" или "втопить на массу" были забыты. Зато появились две роскошных самоходно-артиллерийских формулы: "пойду сознание потеряю" или "а давайте-ка дружно ударимся люком".
Еще можно достать знаменитую на весь лагерь губную гармошку и сыграть что-нибудь повеселее, но мимо как раз тянутся гуськом соседи — шумно слишком. А можно просто сидеть на броне и радоваться, что встает теплое ласковое солнышко. Еще лучше — откинуться на спину и зарыться носом в мягкий воротник комбинезона. Так и сделаем… И вообще скоро на зимние квартиры, а там можно писать длинные письма, читать вволю, и рассматривать фотографии, и долго-долго размышлять о том, как все было, и как все будет, и учить себя думать отрешенно, без ненужной конкретики. Как будто паришь над миром, высоко в небесах, где только холод и свет, и душу твою захлестывает зима, и ты рад ей, и ты просто наблюдатель, и ты далеко-далеко.
— Ну как же, — говорю, — был, если верить легенде, такой благородный разбойник…
И я рассказал ему эту невероятную историю.