Наклонившись, Нинель брезгливо высвободила конверт. В него была вложена фотография, взглянув на которую Герман Никитич покрылся бисеринками пота. На фотографии были сняты два мальчика – один белесый, тощий, с кислым и злым лицом, а другой задумчивый и грустный, с большим носом и рыжими кудряшками.
Когда кровать пролетала мимо предпоследнего этажа, Баб-Ягун из озорства постучал в стекло. Через секунду из окна послышался высокий женский визг. Похоже было, что прима-балерина Большого театра Катерина Колодкина отрицательно относилась к летающим мумиям, подглядывающим ей в форточки.
В кабинете снятия сглаза было людно и тесно. Кроме тридцати первогодков «белого» отделения, здесь еще было тридцать первогодков «темного».
До убежища оставалось совсем немного, когда перед глазами у Тани что-то полыхнуло. Ослепленная, она слишком резко повела смычком, и в следующий миг, подброшенная скользящим ударом драконьего крыла, слетела с контрабаса. Инструмент со смычком полетели вниз, сама же Таня, перевернувшись, упала на шею дракона и машинально – боясь лишь одного: упасть – вцепилась в нее. Когда же секунду спустя к ней вернулось зрение и она поняла, на чем сидит, то завопила от ужаса и едва не разжала руки, но вовремя сообразила, что отпускать шею будет еще опаснее, чем оставаться на ней. Тут, во всяком случае, ее не достать пламенем. Закладывая виражи, Ртутный носился над полем и, ощущая на своей шее нечто постороннее, свирепел все больше и больше.
Она замялась, но, сообразив, что иначе подведет Баб-Ягуна, ответила «да». Услышав ее «да», Поклеп Поклепыч так и взвился.
Таня пошатнулась, едва устояв на ногах от страшного гула.