Вон он, родимый, со страдальческим видом сгорбился над курткой, вороша ее одной рукой и вздыхая так, словно не шкуру свою спасает, а выполняет тяжкую повинность, совершенно ему ненужную...
– Мочить... – задумчиво протянул очкастый, словно пробуя каждую букву на вкус. – Оно бы, конечно, неплохо. Разом снимает все шероховатости. Нет человека – нет проблемы, как говаривал незабвенный Виссарионыч. Хорошо ему было, в Кремле-то сидючи... Ты в самом деле думаешь, что мы втроем сможем их кончить быстро, чисто, без крови на стенах и собственной блевотины от избытка эмоций? Не имея никакого опыта? А вызывать мальчиков – не просто чревато. Архичревато. Словом, не хочу я потратить всю ночь на головоломные шарады и нежданные хлопоты. Я уже как-то свыкся с мыслью, что завтра к вечеру приземлюсь среди сияющих витрин Европы... В общем, вариант с мочиловкой не проходит. Мочить придется наспех, трупы прятать наспех, уйму народу посвящать, импровизации косяком пойдут, как следствие – неизбежные промахи и недоработочки... Наследим жутко. А я хочу сюда еще вернуться, чистеньким...
– Потерпишь, – ответили ему без особой насмешки. – Вставай-ка, двигай ножками...
Мазур присел рядом на нары, приподнял за подбородок ее голову и бодро улыбнулся в целях разведки боем. Она не отвела его руку, не отреагировала никак – просто сидела, словно кукла, глядя пустыми, тусклыми глазами. У него упало сердце. Знал заранее, что может наступить и такой момент, но все равно на душе – помойка...
Мазур огляделся, опустился на крашеный табурет. Кузьмин примостился где-то в углу, так, что Мазур его не видел. Время от времени он определенно подавал какие-то условные сигналы, потому что штабс, то и дело бросавший взгляды через плечо Мазура, вдруг охладевал к избранной теме разговора, даже прерывал вопрос на полуслове.
Преувеличенно громко топая, он прошел по комнате, накинул оленью шкуру поверх энцефалитки, шерстью внутрь. Подхватил автомат, сверток, вышел, громко хлопнув дверью. Прошел, то и дело взмахивая свободной рукой, чтобы сохранить равновесие, к дальнему бараку (которого не видно было из окон их балка), сел на крылечко под навесом и как мог неторопливее выкурил последнюю папиросу.