– Да мы люди мирные, папаша, – сказал Мазур, с умыслом употребив последнее словечко.
– Меня?! – искренне удивился Мазур. – Сухопутные мусора? Я ж и обидеться могу за такие предположения...
Здесь вам не Москва и не Шантарск. Будни глухой провинции как нельзя лучше располагают к рутине. Да и лагерная охрана все же проходит по иному ведомству, и потому милиция вряд ли пылает таким уж благородным гневом – вот если бы убиты были двое их ребят, рьяности прибавилось бы вдесятеро... Искать будут рутинно – блокируют автовокзал и пассажирскую «чугунку», уходящие на юг дороги, в аэропорту преисполнятся бдительности. А главное, искать будут п р я ч у щ и х с я. Уж это непременно. Во все глаза станут высматривать тех, кто пробирается огородами, хоронится в закоулках, дергается, нервничает... Эх, знать бы, где здесь самые подозрительные места – «малины», «бичграды», прочие воровские слободки... А то ведь завернешь туда, ни о чем таком не подозревая...
Две тускло-желтых вспышки. Тело хозяина дважды содрогнулось под ударами пуль, потянуло Мазура вниз, и он, отпустив свитер Федора, уйдя влево – от направленного на тебя ствола надежнее уходить именно влево, – ответил двумя выстрелами. Не теряя ни секунды, ракетой метнулся через двор, одним прыжком взлетел на крыльцо. Нина скрючилась, зажав левой рукой правую – на черном свитере не видно крови, пистолет валяется рядом. Пинком отправив его к стене, Мазур добавил хозяйке рукоятью своего, надежно отключив, схватил за ворот и поволок в дом.
Что не понравилось Мазуру в самом себе – так это гаденькое сознание превосходства над собратьями по несчастью. Радость оттого, что других унижают, а с ним, наоборот, обходятся даже уважительно... Нашел чему радоваться, балда. А ведь, когда-то прочитав в исторической книжке, что благосклонный взгляд надсмотрщика был для галерного раба нешуточной наградой, не поверил. Оказалось, так оно и есть...