– Мне тяжело это обсуждать, Артемий Павлович, – тихо, но настойчиво произнес человек, глядя в землю. – Сердце не каменное – болит. Я Ивана с двенадцати лет знал, и уже тогда он не мяч с мальчишками гонял, а посты соблюдал. Для меня Ад разверзся, когда я узнал, что мальчик руки на себя наложил. Я же парню как отец был… а он не посоветовался… не пришел… не открылся… Мы помолились бы вместе, глядишь, боль душу-то и отпустила бы.
Лысый на мгновение перестал хмурить брови и снова дребезжаще рассмеялся.
– Danke. Я сменил столько паспортов, что устал записывать на бумажку, как меня зовут. Последний документ был на имя Педро Хуареса. Спокойной ночи тебе, Коба.
На другом конце коридора послышалось цоканье каблуков и отлично различимая ругань с кавказским акцентом. Ноздри Калашникова уловили запах крепкого табачного дыма.
– Милиция! Эй, давай не балуй! Кто здесь? – прокричал он, водя стволом в разные стороны и сам с трудом расслышал свои слова из-за ветра. Сквозь черные облака наверху наконец-то еле-еле проглянула бледная ноздреватая луна, и милиционер почувствовал сильнейшую дрожь, пробравшую его от затылка до лодыжек.