Калашников поднял голову и поймал на себе страдальческий взгляд.
– Вот и я сначала понять не мог, – вздохнул Алексей. – А потом поставили меня перед Главным Судом и объясняют – гореть тебе в Аду, ибо грехов у тебя, человече, паровоз не потащит. Одних трупов по твоей милости мы штук пятьдесят насчитали. У меня глаза на лоб лезут, руками машу, кричу: господа хорошие, так я же в полиции работал! А народец у нас на Москве, особенно с Хитровского рынка – любо-дорого. Один такой хмырь купца, что в Смоленск товар вез, прикончил на постоялом дворе вместе с двумя дочками – одной и десяти лет не сравнялось, всех троих во сне зарезал, скотина. Пришли его к марухе на хату брать, он отстреливаться начал… Целоваться с ним, что ли? Я его не глядя и отоварил из «браунинга» сразу – в живот и в бок, умер через день в больнице. И за эту мразь меня – на сковородку?..
Бледно-розовый шрам на шее Марии-Антуанетты побледнел еще больше.
– Слушай, ну пора уже! Сколько тебя можно ждать?
– И кто у него на линии повис? Ладно – может, человек с Шефом разговаривает.
Стряхивая с мундира черные капли, Малинин, прикусив от злобы губу, рванул в вестибюль Учреждения. Сунув электронную карточку в щель на двери, он быстро вскочил в лифт и проехал на нужный этаж. Умника, взломавшего Архивную комнату, на рабочем месте еще не было, но он вот-вот должен был подойти: Сергей заранее позвонил ему и назначил встречу по «очень срочному делу».