И, конечно, переполох никак не мог миновать Церагата. Зря ли говорили на прииске, будто никто и никогда не видал его спящим?
Слово “зять” по-саккаремски было скомкано из целой фразы, которая, если её распрямить, звучала примерно так: “Хвала Богине, у меня есть ещё один сын!” Рядом с осквернённым супружеским ложем, в устах старика, привыкшего всему находить денежную меру, повседневное “сын-хвали-бо” прозвучало жестокой насмешкой. Которую, кажется, заметили все, кроме него самого.
И заковылял обратно к деревне, чувствуя себя сиротой.
“В соседних забоях то же самое, господин, – сказал один из прикованных. – На всем уровне и внизу. К чему бы такое?”
А за ним, в струях липкого снега, словно выткавшись из этих струй, возник ещё один пёс… Хотя нет, всё не так. “Ещё один” – это сказано не про него. Окутанный пепельным саваном метели, к ним без великой спешки приближался кобель, рядом с которым сам Застоя сразу показался безобидным щенком. По траве ступал Пёс из тех, кого немногие счастливые охотники, один раз увидев, потом вспоминают всю жизнь. Гордый, громадный, широкогрудый, одетый в словно бы мерцающую собственным светом, живым золотом и серебром затканную серую шубу…
В мире Волкодава и Винитара сегваны, переселившиеся на Берег, ещё говорили на родном языке, не признавая иных. Но двадцать восемь разных наименований для разных волн помнили только некоторые старики. Молодые говорили просто “волна”, хотя раньше такое было немыслимо, да и слова-то, обозначавшего “волну вообще”, почитай что и не было.