Смолка, не удержавшись, фыркнула, прочищая ноздри. Сеть всколыхнулась и распалась на клочья, но звук потревожил не только пчел – из камышей рядом с нами вырвалась жирная утка и с душераздирающим кряканьем побежала по воде, что есть мочи работая крыльями.
– Под какими халатами! – сердится конь. – Ты кобылиц басурманских видела? Да по ним живодерня плачет! Ихнему поголовью ни один богатырский конь не поможет, тем более задарма и супротив воли энтого самого коня! Пущай не надеются, так низко я в жисть не паду!
Слава богу… с трезвым образом жизни еще можно было повременить…
Поглядел я налево – дорожка ровная, не колдобистая, впереди лес зеленый видать. Кто его знает, что каменотес неведомый сказать хотел? Себя потерять – заблудиться, что ли? Эх, где наша не пропадала, не пропадем и в лесу! Глядишь, и Семе на подвиг наскребем.
Мы без приключений проехали село. Я буквально висела на вожжах, кобыла, упрямо нагнув голову, рвалась вперед с энтузиазмом гончей на своре. За околицей я устала с ней бороться и разжала руки. Которыми тут же пришлось схватиться за обрешетку, в ушах засвистел ветер. До леса мы домчались за считанные минуты. Под его неприветливым пологом Смолка присмирела и пошла быстрым шагом. Луна, по-прежнему возмутительно полная, мерцающим серебром заливала все открытые места, сгущая тени до абсолютной непроглядности. Казалось, их можно даже пощупать.
В темноте пруд выглядел и вовсе неприглядно. Смолка понюхала воду, но пить не решилась, только вопросительно посмотрела на меня. Я развела руками – мол, и хозяйка на сухом пайке. А не найдет бревно – останется и без жареной колбасы.