— Караулки? В старину, говорят, использовали как сторожки на входе. Потом решили, что неудобно. Однако еще долго строили, так принято. Говорят, в этом какой-то высокий смысл, ныне потерянный. Но теперь там одни руины. Грубер там не останется, сейчас логово у него там потому, что место пользуется дурной славой…
Рядом с ним появился высокий поджарый мужчина, вскинул руку в небрежном жесте, мажордом мгновенно оборвал речь, словно его выключили. Двигался поджарый уверенно, властно, нисколько не сомневаясь, что каждый его жест будет замечен, а каждое оброненное слово — услышано. И принято, понятно, к исполнению.
— Прочь!.. Вы сейчас умрете. И будете вечно гореть в аду.
Брата Кадфаэля окутал легкий трепетный свет, таким бывает раннее утро, когда темно на земле и даже на небе, лишь над горизонтом ширится светлая полоска.
Клотар и Альдер слезли и, каждый схватив своего коня за повод, затащили этих закомплексованных животных на широкое поле из толстых бревен. Пес быстро скакнул на паром и сел возле Зайчика. За нами робко завели своих коней и разместили подводы крестьяне, оба смиренных монаха, а последними, демонстрируя угнетенное положение женщин при феодализме, крестьянки с корзинами фруктов.