Я шел медленно, всматривался, уже на середине второго этажа остановился в сильнейшем разочаровании. И что мне это даст? Я не ученый, а как тот малограмотный искатель сокровищ, что в поисках золотых монет перевернет древнюю гробницу и перебьет ценнейшие кувшины с непонятными надписями. Или, вернее, как тот хохол, что должен помацать, пощупать, попробовать монетку на зуб.
Хорошие кожаные штаны, добротные сапоги, сильно изношенные, но вполне, вполне. На поясе широкий нож, ручка из оленьего рога, меч справа на бедре.
– Да, ваша милость, – отозвался старый воин густым пропитым голосом.
Гунтер вошел чуть ли не строевым шагом, грудь вперед, плечи назад, в лице твердость, а в глазах решительность, даже решимость. Я тоже сделал лицо решительным, но посматривал с опаской. Гунтеру лет под сорок, что вообще-то расцвет, но здесь уже чуть не дряхлость, хотя все еще силен, широкий в плечах, массивный, объемистый живот скрыт пластинчатым доспехом, намного более дешевым, чем рыцарский, но по мне так более функциональным. Голова как котел, на коричневой от солнца коже ярко поблескивают глаза – светлые, с голубизной, чуть раскосые, массивная челюсть, короткие, торчащие в стороны усы. На лице мучительное раздумье: правильно ли поступил, что дал себя обвести вокруг пальца, принес присягу.
Я принюхался, в самом деле, запах таков, словно эти явились с другой планеты, где основой жизни является не вода, а сера, аммиак или что-то вонючее.
Ехали через леса, луга, по широкой дуге обогнули озеро, лишь к обеду добрались до крохотного села, но это оказалось не село, а хутор от Больших Печенегов. Кони у Гунтера и Ульмана притомились, пришлось спешиться, дать отдохнуть, покормить, а когда выехали, солнце уже клонилось к закату.