Паниковский пил наравне со всеми, но о боге не высказывался. Он не хотел впутываться в это спорное дело.
— Ну, о чем говорить… Сноуден — это голова! Слушайте, Валиадис, — обращался он к третьему старику в панаме. — Что вы скажете насчет Сноудена?
— Моя правая рука, — сказал великий комбинатор, похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. — Здесь все, что только может понадобиться элегантному гражданину моих лет и моего размаха.
Но молочным братьям не удалось воспользоваться добротой главы города. На дверях столовой «Бывший друг желудка» висел большой замок, покрытый не то ржавчиной, не то гречневой кашей.
Козлевич не слушал. От сумасшедших бросков руль вырывался из его рук. Паниковский продолжал томиться.
— Спите, орлы боевые! Соловей, соловей, пташечка…