— Живу, как бог, — продолжал Остап, — или как полубог, что в конце концов одно и то же.
— Где же суп, папаша? — закричал Гейнрих с набитым ртом.
В течение перерыва Бомзе, любивший духовное общение, успел покалякать с десятком сослуживцев. Сюжет каждой беседы можно было определить по выражению его лица, на котором горечь по поводу зажима индивидуальности быстро переходила в светлую улыбку энтузиаста. Но каковы бы ни были чувства, обуревавшие Бомзе, лицо его не покидало выражение врожденного благородства. И все, начиная с выдержанных товарищей из месткома и кончая политически незрелым Кукушкиндом, считали Бомзе честным и, главное, принципиальным человеком. Впрочем, он и сам был такого же мнения о себе.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира, лицом к выпуклой диванной спинке. Лежал он в подтяжках и зеленых носках, которые в Черноморске называют также карпетками.
— Писатель! — сказал Балаганов, заливаясь смехом и уступая скважину Паниковскому.
— Индустриализация, — горестно шептал он, шевеля бледными, как сырые котлеты, старческими губами.