— Да, боже мой, к нему отец приезжал, старый доктор!
…Мы сидели на большой белой скамейке у каких—то дверей, и я не сразу догадался, что носилки с Марьей Васильевной стоят в соседней комнате, так близко от нас.
Я отвечал, что — да спорю и что спорить с Достоевским — это еще не идеализм.
И «дом» открывался — причудливо изрезанные дикие горы, синие ледники, как бы расколотые вдоль и готовые скользнуть в бездонные снеговые ущелья.
Должно быть, уже приближалась осень, потому что мы с Петькой бродили по Соборному саду и подкидывали босыми ногами листья. Петька врал, будто старинный, прикрытый горкой подкоп, на котором мы сидели, ведет из сада на тот берег реки под водой и будто Петька один раз дошел до середины.
— Вот жадюга! Семнадцать, восемнадцать, двадцать…