Свистнул я в два пальца – со всех сторон воробьи слетелись, давай горох из стручков выклевывать и в мешки подставленные сносить! Только завязывать успевай. Часу не прошло – сто мешков рядком выстроились. Бык-тур, чуть путы спали, в лес удрал без оглядки, зарекся молодцев бодать.
На наше счастье, приметил Соловей избушку в стороне от дороги. Мы с Муромцем так бы мимо и проехали – неказистая избенка, приземистая, стены мхом поросли, крышу дожди вычернили, за деревьями на нет теряется. Из трубы дымок курится, слыхать, как ухват о горшок чугунный лязгает, заслонка печная дребезжит и голос старческий, надтреснутый, коту вороватому выговаривает. Потом и кота слышно стало – видать, от одних слов не раскаялся, пришлось веником помогать.
– Извини, Семушка… – зевает матушка, на ветру утреннем ежась, – снова я платочками с батюшкой твоим попуталась…
– Ничего, соврем, что Вахрамей за перстнем обручальным послал – мол, невеста дома в укладке забыла, а другой вздевать не желает.
– Быка искать надобно. Ты, Муромец, держи булаву на изготовку – оглушишь скотину, я ярмо насажу, а Соловей припряжет.
Упал я на спину, меч в сторону отлетел. Вахрамей на четвереньках – за ним. Схватил, размахнулся – да как взвоет, ногой правой задрыгает!